Незаметно для себя жители среднего течения Оби перешли в гунно-сарматскую эпоху. Всё, на первый взгляд, оставалось по-прежнему. Катила свои воды Большая река. Ходили на промысел таёжные охотники и рыбаки. Кулайские удальцы совершали набеги на южных соседей, дабы потешить свое тщеславие, добыть невест, «себе чести, а князю славы». Жизнь шла своим чередом.

Вот только болота становились обширнее, лето холоднее, зима студёней, а таёжные речки постепенно скудели рыбой. Охотничьи угодья затягивались топью, зверь покинул их, а следом за ним отправились и охотники. Всё чаще обнажалось оружие в схватках за добычу и при дележе промысловых угодий. Военная напряжённость в тайге росла. Первые отряды наиболее энергичных кулайцев двинулись на юг вдоль берегов Большой реки. Начало нового этапа в жизни кулайского населения Среднего Приобья совпало с историческим рубежом гунно-сарматской эпохи. С конца III века до н. э. исход населения из Нарымского Приобья принял характер постоянной миграции. И даже новое потепление климата, наступившее в конце 1-го тысячелетия до н. э., не остановило этого потока.

Некоторые исследователи образно сравнивают быстрое концентрическое распространение кулайской культуры со взрывом, волны от которого прокатились во всех направлениях. И действительно, хорошо вооружённые отряды, покинув свою историческую родину — Томско-Нарымское Приобье, — устремлялись по акваториям рек во все стороны, куда только могли проникнуть их вёрткие челны. Кулайцы заняли территории Нижнего Приобья, достигнув Обской Губы и низовий реки Таз, пробрались на северный Урал и распространились почти по всей таёжной полосе. На юге они, оставляя после себя хорошо укреплённые городища и культовые места, по ленточным борам вдоль Оби дошли до предгорьев Алтая. Вскоре кулайцы уже обживали берега Телецкого озера.

Рис. 33, а, б. Шлемы из Истяцого клада. На боковой поверхности одного из них (а) хорошо видны фигурки фантастических зверей и орнамент, выполненные накладным золотом. Кованый конический колпак и широкая лента тульи соединены коническим кольцом шириной 3 см. Поперечные швы на заклепках усилены подложенной изнутри железной полосой. У второго шлема сохранилась лицевая пластина с наносником (б). I—II вв. Тобольск. ГИАМЗ	Рис. 34. Бронзовая личина, обнаруженная на берегу глухой таёжной реки Парабель. Её головной убор отчётливо напоминает один из шлемов Истяцкого клада. Обращают на себя внимание продольные полосы на щеках личины, словно зачёркивающие лицо. Вероятно, здесь применён приём изображения умершего (подобно рисункам на оленных камнях), сохранившийся в шаманской практике современных народов Сибири — например, у тывинцев. По другому предположению, эти линии не что иное, как боевая раскраска лица. II—IV вв. Парабельский клад. Среднее Приобье. ТО КМ Рис. 35. Фрагмент изображения воина со стенки серебряного сосуда из Надьсцентмиклоша. Такие шлемы, оказывается, были хорошо известны таёжникам несколькими столетиями раньше. VII—IX вв. Венгрия
	Рис. 38. Железные клевцы пришли на смену бронзовым, бесполезным в поединках с врагами, которые были защищены железными латами. Увеличились размеры бойков, их форма стала дуговидной. Эффективность удара возросла. Парабельский клад. ТОКМ. Рис. 39. Съёмные рукояти, отлитые из белой бронзы. Имеют прямые перекрестия и украшены типичным кулайским орнаментом, в основе которого лежит «уточка». В контуре навершия можно увидеть силуэт популярных в сарматском мире украшений рукояти в виде дуги с поднятыми вверх и почти сомкнутыми концами. Однако ажурное исполнение этой детали является характерным признаком «таёжного стиля». Бронза в те далекие времена уже стала священным металлом, обеспечивающим магические свойства оружия. Лозьвинский клад. Москва. ГИМ. Рис. 40, а, б. Птица с личиной на груди и лапами, свисающими вдоль щёк, — новый фантастический образ птицы, изобретение кулайского пластического искусства. Это популярнейший сюжет, унаследованный в средние века населением западно-сибирской тайги. Расшифровок этого символа предлагалось множество. Один из вариантов — птица, уносящая душу богатыря. Ранний железный век. а — Томское Приобье. ТОКМ; б — находка в Тюменской области. По М. Ф. Косареву.
	Рис. 36. Мир-сусне-хум — божественный всадник, следящий за порядком в мире, победитель зла, посредник между небом и людьми. Птица — его неизменная спутница. III—II вв. до н. э. Могильник Каменный Мыс. Новосибирское Приобье. НГКМ. Рис. 37, а—в. Эта серия бронзовых кулайских изображений показывает иной тип таёжного головного убора — птицы, восседающей на темени. Литые фигурки в головных уборах и сами головные уборы могут быть связаны уже с тотемной шаманской атрибутикой. а — Лозьвинский клад. Москва. ГИМ; б — случайная находка в Тюменской области, по М. Ф. Косареву; в — III—IV вв. Холмогорский клад. Сургутский художественный музей.

Истяцкий клад — два железных позолоченных шлема, обнаруженные в 1886 году в 10 км от юрт Истяцких, на почтовой дороге «Тобольск — Омск». Вот как это произошло: «Крестьянин... натолкнулся на медную большую кастрюлю (вероятно, скифский котёл), возле которого стояли два железных колпака (шлемы), а в них лежали кружки (бронзовые диски). В одном колпаке лежал «ангел» (серебряная фигурка Артемиды, изготовленная в Бактрии во II веке до н. э.). Возле кастрюли было старое железное копьё, которое он бросил... Местность, где найдены эти вещи, представляет густой сосновый бор. Грунт земли чистый песчаный. Никаких курганов или городков нет». Среди находок имелись 75 плосковыгнутых блях из белой бронзы, два китайских зеркала, пять изображений птиц, пять фигурок всадников, двенадцать волчьих фигур и одна ажурная подвеска с изображением рогатого хищника.

Это было достаточно мирное, постепенное заселение новых территорий, залесенные участки которых не представляли сколько-нибудь большой ценности для скотоводческого хозяйства болынереченцев. Внедрение в зону производящей экономики, видимо, облегчалось уже сложившимися к этому времени обменными отношениями между скотоводами и охотниками. За уступки в виде «принудительной аренды» лесных прибрежных угодий бывшие их хозяева получали значительные выгоды при обмене. Думается, и военные союзы кулайцев и большереченцев, которые заключались в целях защиты от более грозного врага, в этой ситуации тоже были не редкость. Конечно, такие союзы особой прочностью не отличались и более напоминали зыбкое состояние полувойны-полудружбы.

Подобная политика была довольно распространённой. Историческим примером такого рода связей могут служить взаимоотношения тюркоязычного кочевого племенного объединения Чёрных Клобуков и Киевской Руси. Этих кочевников, осевших на лесостепных рубежах древнерусского государства, в просторечии называли даже «своими погаными». Они охраняли его южные границы, участвовали в походах киевских князей против внешних (половцы) и внутренних врагов. Данный пример, несмотря на то, что относится к несравненно более позднему времени и иному, во всяком случае, для Киевской Руси, уровню экономического и политического развития общества, интересен, прежде всего, как документально зафиксированный образец взаимовыгодных действий сторон с разной направленностью   хозяйственной деятельности.

На новой территории таёжные пришельцы по-прежнему продолжали возводить привычные укрепления, в былые времена предназначенные для защиты от набегов сородичей. Размеры городищ в это время существен но возросли. Если в V—II веках до н. э. площадь городищ была порядка 400—1200 квадратных метров, то в последующие века она уже достигла 700—5500 квадратных метров. Появилась многоярусная оборонительная система, состоявшая из нескольких линий рвов и валов, усложнилась их конструкция. Зачастую в основание будущего вала помещался бревенчатый коробчатый каркас, который засыпался землей. Наружная (а иногда и внутренняя) его сторона дополнительно укреплялась от оползания деревянной обшивкой. На верху вала ставили деревянный тын. За счет этих нововведений высота подобных земляных валов увеличилась с одного до двух метров. Менялись и размеры рвов у подножья стен: глубиной они были уже больше двух метров, а шириной — до пяти метров. Вертикальные стенки некоторых рвов (Саровское городище, например), подобно валам, укреплялись деревянной опалубкой. Въезды в цитадель в ряде случаев прикрывались высокими закругленными площадками с бастионами. Круговой принцип расположения вала позволял обстреливать прилегающую ко рву местность практически во всех направлениях, крайне затрудняя атаку.

Рис. 41. Древние традиционные общества остро ощущали свою связь с природой. Иные миры, в которых обитали божества и духи, куда уходили усопшие сородичи, тоже мыслились как миры природные, хотя и отличались от того, где жили люди. Отсюда лёгкость превращения духа умершего в природные объекты, а также многообразие форм их воплощений — в камнях, растениях, животных. Границы между мирами не были закрытыми, и, по представлениям обских угров, человек мог случайно попасть в мир инобытия, а ушедшие туда предки, ставшие духами, могли на время вернуться обратно. Их пребывание в мире живых отмечалось некоторой необычностью во внешности, а порой и зооморфными чертами. Человеческие коллективы всегда стремились посредством различных обрядов и церемоний к установлению ритуального контакта с предками-покровителями, ибо от них в немалой степени зависело благополучие самого рода. Поэтому регулярные встречи с духами-предками, которые осуществлялись в определенных местах и строго регламентировались ритуалом, во избежание опасного внедрения в свой мир враждебных духов, были непременным условием существования традиционного общества западно-сибирских аборигенов. Эти контакты осуществлялись в глухих урочищах — тотемических центрах. Поведение предков, которые представлялись в мифах существами зооантропоморфными, воссоздавалось в пантомиме ряжеными участниками обряда как подражание поведению животной ипостаси предков. Отдельные архаические черты таких церемоний, некогда разыгрывавшихся в таежных урочищах, сохранились в драматургии медвежьего праздника.
	Рис. 42. Бронзовая бляха с изображением зооантропоморфных духов-покровителей. Серия аналогичных изделий с процарапанными на поверхности изображениями происходит из Истяцкого клада и связывается некоторыми исследователями с защитным вооружением. II в. до н. э. — II в. н. э.

Остается лишь удивляться энергии таёжников, сооружавших столь внушительные крепости. А ведь одновременно им приходилось строить жилища и добывать продукты питания. Не забудем, что производилась эта огромная работа малыми силами. По современным расчётам, число обитателей кулайского городища не превышало ста человек.

Медвежий праздник — обряды и церемонии, которыми сопровождалось убиение медведя, свежевание туши, поедание мяса и забота о его останках в традиционных культурах аборигенов Северной Азии, Дальнего Востока и Северной Америки. У народов Сибири и Америки этот праздник приурочивался к удачной охоте на медведя. У обских угров известны также периодические праздники в честь медведя — предка одной из дуально-экзогамных половин общества — фратрии Пор. Считалось, что после своего возрождения медведь покровительствует членам рода или фратрии, и после принятия ритуальной трапезы люди становились храбрее. Медведь незримо присутствует на празднике, и одной из задач обряда было отвести от себя вину за убийство животного, свалив её на чужаков. Содержанием праздника в честь медведя были извинения перед убитым животным, чествование его пиром, песнями, жертвоприношениями, ритуальное поедание его мяса и торжественные похороны останков. Ритуальное пиршество сопровождалось обрядами и плясками. У некоторых народов существовала традиция обряжаться в шкуру медведя и, надев маску из кожи, снятой с лобно-носовой части и губ зверя, изображать его на празднике. После еды плясали, исполняя танцы предков, зверей, сценки встречи охотников с духами гор, леса, воды, которые относятся к наиболее древним элементам медвежьего праздника, различные драматические и юмористические бытовые сценки, состязались в прыжках с шестом в высоту, через аркан, в стрельбе из лука. Считается, что в прошлом некоторые танцы-пантомимы были ритуальными тотемическими плясками, связанными с древнейшим обрядом умножения тотема. Традиция же изображения зооантропоморфных предков сложилась позднее. Кости медведя нельзя было ломать, рубить — во время трапезы их собирали в мешок и вместе с черепом относили на священное место, в специальный амбар, где хранились и другие атрибуты праздника. Иногда череп медведя вешали на дерево. На р. Казыме местные жители хранили его надетым на высокий пень. 

Кстати, строительство укреплённых городищ тоже говорит в пользу того, что продвижение кулайцев менее всего напоминало хищную агрессию, ибо свидетельствует о пассивной, оборонительной тактике поэтапного проникновения на территорию сильного соседа. И проникновения лишь на земли, в которых сам сосед не слишком был заинтересован. Хотя кулайцы на своей родине в Нарымском Приобье в небольших количествах разводили лошадей, вряд ли они могли оказать серьёзное сопротивление хорошо обученным всадникам традиционной скотоводческой культуры.
На рубеже эр из тайги покатилась вторая волна кулайских переселенцев. Минуя нынешнее Новосибирское Приобье, они всё дальше продвигались на юг. Эта миграция сильно облегчалась политическими событиями в Центральной Азии и появлением в Южной Сибири и горах Саяно-Алтая конных отрядов хуннского военного союза. Большереченцы пока не интересовались любознательными таежниками, снующими на юрких лодочках по протокам вдоль ленточных боров и возжигающих своим таинственным лесным духам костры на высоких мысах. Гораздо важнее для них было защитить от хуннов участки родовой территории, наиболее благоприятные для скотоводства.

Арсенал кулайских воинов по-прежнему включал в себя мощные бронзовые и железные втульчатые топоры, короткие копья и дротики, железные кинжалы и луки с разнообразными костяными и бронзовыми наконечниками стрел. Доспехи пока не претерпели особых изменений. Но, по мере более тесного знакомства с оружием южан, пришлось усовершенствовать и своё собственное. Развитый пушной промысел и обменные связи позволяли получать в свои руки новейшие разработки оружейников кочевых и земледельческих культур.

Ещё до исхода на юг кулайцам удалось сформировать очень удачный комплекс вооружения, вполне соответствовавший особенностям лесных боев. Здесь так и остался невостребованным мощный лук хуннского типа, клинковое оружие всегда сосуществовало с различного рода топорами, а панцирь, хотя и был известен во всех своих вариантах, использовался только профессиональными воинами.

У саргатских воинов таёжники заимствовали высокие конические шлемы, подобные тем, что защищали головы тяжеловооруженных всадников-сарматов. Представление о них дают изображения на стенах керченских склепов, сирийских фресках и... находки аналогичных шлемов в Среднем Приобье (Истяцкий клад). Их делали в форме простого конического колпака из железных пластин, свёрнутых в конические трубки, которые потом соединялись друг с другом методом клепки. Верх выковывался из одного куска, нижняя часть собиралась из нескольких частей. Вдоль нижнего края тульи пробивались отверстия для крепления бармицы. На лицевой части шлема присутствовали дугообразные вырезы для глаз, надбровья и длинный (около 9-ти сантиметров) наносник. Практически тождественную конструкцию боевого наголовья можно легко распознать на многочисленных бронзовых личинах кулайской культуры.

«Сибирское вооружение: от каменного века до средневековья». Автор: Александр Соловьев (кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Института археологии и этнографии СОРАН); научный редактор: академик В.И. Молодин; художник: М.А. Лобырев. Новосибирск, 2003 г.