С высоты сегодняшнего дня таёжный мир выглядит очагом стабильности в том огненном «котле», что бурлил на открытых просторах Северной Азии в эпохи бронзы, раннего железа и раннего средневековья. Лесной край остался в стороне от могучих миграционных волн на его южной периферии, которые катились дальше по степям Евразии, смывая одни археологические культуры и порождая другие. «Большой лес» поглощал без остатка попадавшие туда племена скотоводов — они растворялись среди его обитателей, перенимая их навыки ведения традиционного хозяйства и, в свою очередь, делясь технологическими достижениями и духовными ценностями собственной культуры. Высокая степень консервативности и стабильности таёжной экономики, непрерывность в развитии местных культур (как минимум, с эпохи бронзы) позволяют без труда перебросить мостик в далёкое прошлое. Нынешние аборигены региона (ханты и манси, селькупы и лесные ненцы) являются прямыми потомками кулайцев эпохи раннего железа, потчевашцев, усть-ишимцев, релкинцев эпохи средневековья.

	Рис. 39. Бронзовая фигурка Мир-сусне-хума с Шутовского культового места. Всадник восседает на мифическом животном с туловищем лошади и головой лося. Животное напоминает пазырыкского коня с маской оленя. Облик лошади соответствует древнейшим мифам о «небесных копытных —  лосях-оленях». Томское Приобье. ТОКМ. Рис. 40. Мир-сусне-хум в виде всадника-богатыря. Это изображение вполне реалистично. Перед нами всадник с непокрытой головой и распущенными волосами. В руке у него палаш. У лошади расчесана грива. Эта деталь отличает убранство коней лесного населения от принятых в тюркском мире обычаев выстригать гривы животных треугольными языками, вертикально стоящими над шеей. VII—VIII вв. Шутовское культовое место. Томское Приобье. ТОКМ.
	Рис. 41. Бронзовая птица — средневековый потомок кулайских воинских значков. Такие изображения во второй половине 1-го тыс. н. э. становятся популярным сюжетом таёжного искусства. Скульптурка отражает обычные представления, по которым богатырские шапки живут самостоятельной жизнью, обращаясь в птиц и выполняя приказы хозяина. Однако, образ самой птицы никогда не был однозначным. Раннее средневековье. ТОКМ.
	Рис. 42. Комбинированные кольчато-пластинчатые панцири были, по всей видимости, венцом развития защитного вооружения в эпоху позднего средневековья. Их полностью металлическая конструкция позволяла использовать для создания защитного покрытия твёрдую, закалённую сталь. Форма и гофрированная поверхность пластин таких лат аналогична той, что была распространена в послемонгольское время у панцирей со скрытым бронированием, найденных в лесах Западной и Восточной Сибири. Скорее всего, подобные панцири ковались где-то в Южной Сибири для кочевой конницы XVI—XVII вв. и в ходе обмена могли попасть к населению южной тайги. Из коллекции Кузнецова-Красноярского. МАЭС ТГУ.
	Рис. 43. Три князя. Фигуры братьев-правителей — популярный сюжет таёжного искусства. На этой серебряной бляхе обращает на себя внимание необычная форма головных уборов, которые напоминают трёхлучевые короны, снабжённые полумаской боевого шлема. Рельефно отлитые на её поверхности персоны выделяются и другими регалиями высшей власти: поясами, шейными гривнами и дорогим клинковым оружием. В традиционных обществах с их достаточно простой иконографией образа огромное значение играл не сам портрет человека, а регалии, проясняющие его положение в обществе. В этих коронованных особах узнаются «большие» князья. Персонажи различаются между собой только шейными гривнами, указывающими на их социальное положение. Самая солидная гривна у центральной фигуры, чуть поменьше у фигуры слева. Лидер у таежников определялся не возрастом, а своим опытом и способностями. Занимая лидирующее положение, он был не господином, а «первым среди равных». 1-я половина 2-го тыс. Шайтанский мыс. Тобольск. ГИАМЗ.
Рис. 44. Персоны в коронах. Исследователи часто видят здесь воинственные шаманские пляски. Поза фигур позволяет идентифицировать эту композицию как коллективный танец. Известно, что шаманы при камлании использовали особые сабли, помогавшие им бороться с враждебными духами. Тогда следует признать, что здесь изображено несколько шаманов. Но сведениями о коллективных камланиях мы не располагаем. Изображённые регалии свойственны «большим» князьям. Позы их, возможно, навеяны изображениями на иранских и византийских серебряных блюдах. В фольклоре обских угров эпизоды с плясками отсутствуют. У кулайских художников — предшественников угорских мастеров — их также нет. Кулайцы изображали только личину, корону, гривну и оружие. VIII—X вв. Коцкий городок. Нижнее Приобье.	Рис. 45. Коронованная особа.   На этот раз таежный владыка стоит. Постоянное изображение сабель в обеих руках как будто указывает на то, что угорские князья владели искусством одновременного боя двумя клинками. Белая бронза. VII—IX вв. Могильник Барсовский I. Таежное Приобье. Екатеринбург. Уральский государственный университет.
	Рис. 46. «Трехглавая» фигурка изображает остяцкого князя. Некоторые детали позволяют объяснить странное устройство головных уборов таёжных владык. Здесь «корона» представляет собой цепочку небольших головок, похожих на те, что вырезались у многочисленных деревянных идолов-духов. Подобные металлические изображения духов-помощников, расположенных по кругу, нередко встречаются на обручах шаманских «корон». Перед нами пример совмещения атрибутов светской и духовной власти. В данном случае, поверх боевого шлема одета шаманская «корона». Среди последних попадаются изделия с «ненормально» большими обручами, значительно превосходящими размеры человеческой головы. Эпоха развитого средневековья. Находка у пос. Верхне-Нильдино. Нижнее Приобье. МА ИАЭТ СО РАН.

Ещё недавно эти народы имели свои военно-политические объединения, именовавшиеся «княжествами»: Кодское у хантов, Пелымское у манси, Пегая орда у селькупов... В глубинах тайги по-прежнему спрятаны культовые места со священными амбарчиками — такими же или почти такими, как столетия назад. Старики, хранители этих мест, в своём далеком детстве слушали у костров былинные песни о героических делах предков, о божествах своего народа. Они — живые носители вековой традиции, которую вряд ли можно назвать окончательно изжитой.

В Западной Сибири героический эпос столь географически конкретен, что невольно провоцирует проверить степень его правдивости. Конечно, героические предания не тождественны исторической хронике, но фольклор аккумулировал в себе память о событиях важных, с точки зрения средневекового человека. Многие из них попадали в легенды не как типичные, а, скорее, как выдающиеся. Внедрившись, таким образом, в сознание людей, они сами теперь диктовали норму поведения, рождали образцы для подражания. Так формировалась народная этика.

Екатеринбургские археологи, основываясь на фольклорных данных, обнаружили и начали исследовать легендарный город Эмдер. 

Угорские княжества часто дробились между членами княжеской семьи: в одном и том же «государстве» княжили одновременно несколько князей — два или три брата или дядя и племянник. Каждый имел своих людей, своё войско, но один из них при этом признавался главным князем. Центрами маленьких княжеств были городки, укреплённые валами и палисадами. В них обитали княжеский род, простые люди и немногочисленные рабы, преимущественно, княжеские.

Очень похожими на угорские княжества выглядели объединения селькупов. Они тоже состояли из князей, воинов, рядовых общинников, рабов. У князей существовала собственная иерархия. Наряду с «большими князьями» — марг-коками — были и мелкие, так называемые мюты-кокы («военные князья»). Отличались они лишь бъёмом власти. Мюты-коки вместе с подвластными им населением и территорией («маленькими княжествами») ходили в большое объединение, возглавляемое «большим» князем. Совпадает даже такая деталь: нередко княжеством управляет не один князь, а братья. Это явление, кстати, характерно и для других средневековых народов (вспомним хотя бы первых легендарных киевских князей-братьев Кия, Щека и Хорива).

«Большому князю» подчинялись и «богатыри» — главы родовых ополчений, собиравшихся при появлении врага или при подготовке собственного похода на соседей. Ограниченный по численности коллектив выставлял, соответственно, небольшой отряд. Богатыри вынужденно мирились с властью «большого» князя, вместе с мюты-коками соглашаясь быть его «вассалами». Подобные объединения распадались сразу же после того, как опасность миновала.

Сибирские народы общинных вождей называли по-разному: селькупы — «сенгира», ханты — «урт», манси — «отер». Однако, смысл этих слов был один — «богатыри».

В случае особо грозной опасности на борьбу поднималось всё население княжества. О селькупах, например, известно, что в старину, при крайней необходимости,  в ополчение включались женщины и подростки.

Помимо родовых военных отрядов, в таёжное войско ходили и собственные дружины князя. Правда, его воины не были ещё профессионалами в полном смысле того слова, так как в мирное время вели собственное хозяйство — охотились и ловили рыбу. В русских летописях они называются «служилыми остяками», а в устной радиции — «ляками» (что значит «воин», «стрелок»). Во время походов и набегов ляки обязывались нести военную службу. В серьёзных военных акциях они часто возглавляли небольшие отряды ополчения. Набирались они, как правило, исключительно из племени, которое объединяло в «княжество» различные родоплеменные группы.

Все кодские ханты, жители первоначальной «вотчины» князей Алачевых, были «служилыми» — в отличие от населения впоследствии присоединенных территорий. Подобная картина наблюдалась и в селькупских княжествах. Но стать воином князя мог не каждый. Желающий, кроме физического здоровья, проверялся на соответствие целому ряду требований. Строжайшим образом следили за тем, чтобы у претендента на воинское звание были личные духи-покровители, культ которых устойчиво связывался с родовой территорией. Лица, в силу каких-то причин утратившие связь с землёй предков и вошедшие в состав любого соседнего образования, в дружину князя не принимались.

Ловкость, физическая сила, выносливость, совершенное владение оружием, столь необходимые воину и охотнику, формировались у средневековых таежников с самого раннего возраста. Г. Новицкий в «Кратком описании о народе остяцком» писал, что у мальчиков в тайге только «едино рукоделие — стреляние». Взрослые своих детей «...от младых ногтей приноравливают к стрелянию из лука...». При этом подростки «...ничем бо иным через все житие свое не упражняются, яко сим единым промыслом, и таково хитростно в своем рукоделии изучены, яко всяк в младости своей изучился... и наикрепчайшего зверя: медведя, лосей, оленя убивают, и даже... птиц всяких не только по воде плавающих, но и по воздуху летающих в самом летании стрелами улучают».

Среди многочисленных игр-тренировок была и такая: необходимо было сбить шесть палочек, воткнутых в землю по три в ряд. Попавший приближался к цели на длину лука. В случае промаха стрелу забирал противник. Выигрывал тот, кто первым добирался до своей дощечки.

Рис. 47. Остяцкий князь в позе «священного танца». Наряд «большого» князя отражает всю полноту его духовной и светской власти. На голове — металлический шлем с полумаской (а) и обручем в форме короны. К нему приклепаны священные изображения духов-предков (б) — их фигуры как бы образуют вторую корону и означают сакральную мощь правителя. В руках у него две сабли (в, г), которые вместе с шейной гривной (д) и поясом (е) символизируют полноту светской власти. К поясу прикреплен нож предков со священной бронзовой рукоятью (ж). Князь одет в кольчато-пластинчатый панцирь (з). Верхнюю часть груди закрывает металлическое зерцало со священным изображением (и). Роскошный халат из «полотна многих земель» завершает облик владыки (к). Середина 2-го тыс. Реконструкция по материалам Нижнего Приобья из музеев Тобольска, Екатеринбурга, Томска, Новосибирска.

Исторический пример — когда глубокой осенью 1585 года на землях остяков появился отряд воеводы Ивана Мансурова, к недостроенному Обскому городку, чтобы разгромить пришельцев, стянулись многочисленные отряды аборигенов с берегов Оби и Иртыша. Под стены осаждённого городка был доставлен и сам Белогорский «шайтан» (главный фетиш Белогорского княжества), которому остяки приносили многие жертвы, «чаяюще себе помощи от него». Умелым выстрелом из пушки казаки разбили его в щепки. Как только нападавшие увидели, как «поражен и сокрушен бе идол», боевой дух покинул войско, и толпы остяков рассеялись, ибо «ни на кого больше не могли надеяться».

Иногда подобные тренировки были довольно жестокими. Чтобы юноша учился уходить от стрел противника, его ставили на открытое место и стреляли в него из лука тупыми стрелами. «Сперва тихонько пускают стрелы, потом больше, больше. Когда он совершеннолетний станет (15—16 лет — А. С), он уже полностью всё знает. Это по всей нашей национальности было...» — свидетельствует устная селькупская традиция. Остроту зрения проверяли следующим образом: «Если на ковше (Большой Медведицы — А. С.) в середине видит звезду — значит, хорошее зрение». Зазевавшегося ребенка могли бестрепетно обжечь раскалённым железом, добиваясь, чтобы он при малейшем шорохе или прикосновении мгновенно отскакивал в сторону. Мальчиков посылали рубить дрова тупым топором. Надо было ударить сперва одной рукой, потом перебросить топор в другую руку — и так без устали, пока не перерубишь большое бревно. Старики следили, чтобы не было простоя. Ручка топора стирала в кровь руки, зато потом ладонь «разительно напоминала черепаший панцирь. Кожу на ладони было невозможно промять. На ребре ладони белели мозоли. Ороговевшие бугры покрывали всю ладонь, которая при этом гнулась, и все пальцы выглядели нормально».

«Сибирское вооружение: от каменного века до средневековья». Автор: Александр Соловьев (кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Института археологии и этнографии СОРАН); научный редактор: академик В.И. Молодин; художник: М.А. Лобырев. Новосибирск, 2003 г.