Сильного врага заманивали в засады, которые были очень эффективны даже при борьбе с технически превосходящим противником. Вот один из случаев нападения верхотазовских самоедов на служилых людей. «Во время сбора ясака, зарядя ружья», служилые люди ехали дорогою, «а по той же дороге с обе стороны кусты». Внезапно из них с обеих сторон посыпались стрелы. Захваченные врасплох и окружённые многочисленными врагами, служилые люди не смогли оказать сопротивления и были перебиты. Только один из них, «ухватя пищаль свою, стрелял по юракам однажды и ранил-де одного юрака в руку».

Рис. 55. Этот таёжный воин середины 2-го тыс. облачен в привозную кольчугу (а). Поверх неё туловище закрывают нагрудник и наспинник, собранные из крупных пластин, которые приклепаны изнутри к матерчатому покрытию (б). Нагрудник с наспинником соединён на плечах и боках металлическими пряжками (в). Плечи защищены выпуклыми коваными щитками, от которых до самых локтей спускаются металлические полоски (г), наклепанные на несколько вертикальных ремней. Широкие металлические пластины, связанные между собой с изнанки ремнями, закрывают бедра (д). В таёжной среде подобное бронирование было, в общем-то, венцом развития средств нательной защиты. На голове воина — цельнокованый железный шлем с кольчужной бармицей (е). Оружие нападения составляют пальма (ж), сабля (з) и лук со стрелами (и, к). В качестве вспомогательных средств ведения ближнего боя представлены топор (л) и нож (м). Такие «витязи» выходили на поединки, предшествовавшие сражению; они же прорубали бреши во вражеских палисадах. Реконструкция по материалам Среднего Приобья.

Рис. 56. Серебряная птица — украшение колчана. В такую фигуру превратилась к XVII веку птица кулайского времени. Это изделие — типичный пример трансформации многовековой традиции. О былом образе напоминает лишь птицевидный силуэт и крупный кабашон, расположенный на том месте, где некогда отливались личины. Два кабашона на крыльях помещены там, где у трехголовых средневековых птиц располагались две другие головы. Оперения уже нет, поле фигурки заполнено декоративными элементами. XVII в. Могильник Абрамово-10. Новосибирская область. МА ИАЭТ СО РАН.

Таёжники умели ввести в заблуждение по поводу численности своих отрядов. Они ставили позади себя снопы травы, выдавая их за войско (селькупы). Использовали для таких целей и тела убитых, как это сделал один из героев вогульского предания. Берегаевский богатырь Чулым, спасаясь от преследования, рассадил у костра чучела и спрятал свой отряд в кустах. Когда обманутые враги подкрались и напали на «лагерь», воины из засады расстреляли чужаков. В иных случаях противника хитростью выманивали из укрытия, заставляя приблизиться на расстояние верного выстрела.

Применялись хитрости и психологического плана. Например, на пояса нередко привязывалась различная лязгающая снедь «вместо кольчуги, чтоб вид сделать, что... в кольчуге, чтоб бренчало». Учитывая традиционно почтительное отношение к панцирю как «внушающему страх одеянию из полотна многих земель», эффективность такой «обманки» была весьма значительна.

Нападающие отличались свирепой жестокостью и беспощадностью. Предания рисуют тотальное уничтожение населения поселков. Не щадили при этом даже детей. Победители сдирали скальпы, увечили тела. Правда, эти действия во многом были ритуальными.

В представлениях обских угров волосы человека связаны одной из его душ. Человек, лишенный волос, теряет так называемую «маленькую душу». Он становится слабым робким. Кстати, непременным атрибутом богатырей героических преданиях обских угров являются косы. В этом кроется и причина того, что обычай скальпирования у обских угров был столь распространен ещё в недавнем прошлом. Стремление уничтожить душу врага, а следовательно, не дать ему возродиться, побуждало победителей «сдирать радужно отливающую головную кожу», а побежденных — из последних сил её спасать. Сохранить волосы считалось гораздо важнее, чем спасти жизнь.

Аналогичное отношение к волосам прослеживается и в селькупском обществе. Человек, лишавшийся волос, по представлениям селькупов, терял волю. Поэтому у обращаемых в рабство людей обрезали косу.

Кроме голов, объектом особого внимания были и другие части тела. Селькупы верили, что вместилищем другой души и физической силы служат пальцы рук. Отсечённые руки и пальцы, таким образом, превращались в фетиш. На культовых местах найдены даже бронзовые отливки человеческих кистей. По селькупским преданиям, богатыри отрезали у мёртвого врага пальцы, чтобы душа врага не причинила им вреда. Документальные подтверждения такого ритуала, совершаемого после стычек остяков и самоедов, содержатся в документах XVII века. Чтобы забрать силу поверженных врагов, остяцкие воины поедали их сердца. Не менее жуткий обычай был у селькупских бойцов, которые, по некоторым свидетельствам, кроме сердца, съедали еще и мозг убитого противника.

Бой начинался с перестрелки из луков. Это была первая (и часто единственная) стадия сражения — в случае неудачи слабая сторона, бывало, сразу же отступала.

Самые яркие страницы сказаний, воспевающих богатырскую силу, посвящены стрельбе из лука. Например: «Вищ-Отыр костяной лук взял, другую стрелу из колчана вынимает. Древко её длиной четыре четверти, наконечник железный — три четверти. Наконечник змеиной кожей закален. На середину лука стрелу наложил, лук натягивать стал. Четырехчетвертное древко все кончилось, дальше оттягивает. На весь трехчетвертной наконечник оттянул, тогда пустил... стрела зазвенела... Лесного духа стрелой с ног сшибло, на три сажени отбросило. Стрела дальше полетела, позади войска по самые перья в землю ушла. У Вищ-Отыра тетивой кожу с пальцев посдирало...». Или ещё: «Кровавый богатырь... вышел со своим сыном на улицу... его сын положил стрелу на тетиву лука, натянул тетиву и спустил... (Произведенным ветром) был сметен в кучу изобильный мусор всего селения...»

Рукопашная схватка имела вспомогательное значение. Порой перед строем воинов или под стенами осажденного города устраивалось единоборство военачальников, этим тоже могло ограничиться столкновение сторон. Смерть или поражение одного из вождей автоматически означало победу над всеми его воинами. Победители расправлялись с врагами, забирали добычу и уходили.

Перед началом поединка участники договаривались о том, как они будут сражаться. Обычно поединок начинался с состязания в стрельбе. Если перестрелка не приносила удачи ни одному из них, соперники переходили к более решительным действиям, поэтапно используя все имеющееся у них оружие. Если же и тогда победитель не выявлялся, то начинался рукопашный бой. Таким образом, схема поединка соответствовала практически по всем пунктам той схемы, по которой разворачивались большие сражения.

Описанные поединки не всегда заканчивались гибелью одного из участников. Если ни одной из сторон не удавалось в течение длительного времени одержать победу противники нередко расходились, давая взаимную клятву «не идти сражаться друг с другом на женский век, не идти сражаться друг с другом на мужской век. Кто из (нас) богатырей сделается нарушителем клятвы, у того пусть будет содрана его отливающаяся головная кожа».

Сведения о боевых порядках таёжных войск крайне скудны. Судя по некоторым фольклорным данным, во время боя наряду с рассыпной стрелковой цепью использовались и более сложные построения.

Зачастую воины отправлялись в поход на лодках, лишь изредка высаживаясь на берег. Извилистые реки, многочисленные укромные протоки, обширные заводи и тихие плесы, крутые, поросшие густым лесом берега — все это давало преимущества и при нападении, и при обороне. Лодочные «флотилии» на небольших речках из засад осыпались тучами стрел. Прежде всего, старались поразить живую силу. Впрочем, если лодки были берестяные, то основная стрельба сосредоточивалась на них.

В нужных местах устраивали заторы, не позволявшие пристать к берегу. С той стороны, откуда ожидалось нападение неприятеля, устанавливали своеобразные «мины»: на относительном мелководье с быстрым течением в дно «подобные журавлиным ногам» забивали колья — их острия направлялись туда, откуда должен был появиться враг. Колья забивались до тех пор, пока вода не скрывала эти острия. Лодки неприятеля, налетая на преграду, получали повреждения, а люди — увечья.

Рис. 57. Воин эпохи позднего средневековья. Это время отличается в тайге постепенным сокращением числа военных столкновений — поэтому экипировка становится всё более универсальной, приспособленной и к хозяйственной, и к военной деятельности. К специфическим боевым средствам относится лишь кистень (а). Долблёный деревянный колчан (б), который носили за спиной, вполне можно назвать охотничьим. Он надёжно защищает стрелы от случайных поломок. От панциря осталась лишь тарелка зерцала (в) на груди, которая служит магическим оберегом и социальным знаком. Реконструкция по этнографическим материалам Нижнего и Среднего Приобья.

Некоторые городища таежного средневековья выглядят как временное укрытие, где окрестное население пережидало опасность, — небольшие по площади, без видимых следов каких-либо «капитальных» жилищ, но зато с крепкими оборонительными сооружениями.

В целом же, внешний облик укреплений хорошо реконструируется по археологическим данным и фольклорным сведениям. Городища, как и в прежние эпохи, строили на господствующих высотах, выдающихся мысах или коренных террасах вблизи оврагов, а также на островах. Во всех случаях укрепленные естественные позиции усиливали строительством защитных конструкций.

Склон окапывали почти до отвесного состояния. Вынутой землей часто подсыпали площадку использовали её и для создания валов. В зависимости от обстановки, рвы и валы устраивали либо с наименее защищённой пологой стороны, либо по всему периметру. Подход к городищу, таким образом, максимально сужался.

Удачное расположение подобной крепостцы позволяло защитникам отражать нападения, концентрируя всю огневую мощь на достаточно небольшом участке атаки. Многорядная система обороны и заливные рвы делали крепостцы действительно крепким орешком — и не только для средневекового таёжного воинства. Так, в 1194 году осада Югорского городка новгородской ратью воеводы Ядрея закончилась полным провалом, а в 1581 году опытный соратник Ермака Богдан Брязга три дня не мог взять остяцкий городок близ Демьянского. Зимой, согласно легендам, валы городков и крутые склоны обрывов обливали водой. С внешним миром их жители сообщались с помощью деревянных мостков, поднимавшихся в случае нападения на вал, или же своеобразных лестниц, опускавшихся на берег. Такую лестницу в минуту опасности жители немедленно подтягивали наверх.

В богатырских былинах содержатся довольно реалистичные описания укреплений. Вокруг городища плотно стоят палисады «высотою в 7 лиственниц»; конечно, такая высота нереальна, это гипербола, однако длина частокола 3—6 метров представляется вполне допустимой. Брёвна стоят настолько плотно, «что ящерке негде пролезть». Они высятся порой в несколько рядов. Снизу проделаны бойницы, через которые простреливаются близлежащее пространство и, по всей вероятности, ров. Стоящие возле бойниц воины в паузах между выстрелами закрывают их топором так, что вражеские «стрелы обратно улетают». На стенах устроены площадки для верхнего боя — оттуда сбрасывают специально заготовленные бревна на головы осаждающих.

Археологические материалы помогают сделать ряд дополнений к подобного рода свидетельствам. В ряде случаев валы имели в основании забутованный и засыпанный землей каркас из выложенных клетью бревен.

К ним для уплотнения засыпки добавляли поселенческий мусор (в основном, расколотые кости, черепки глиняной посуды). Иногда строился своеобразный фундамент из крупных камней, перекрытых бревнами. Дополнительные меры по укреплению рва сводились к облицовке его стенок деревом, которое покрывали слоем обожжённой глиняной обкладки. Обнаружены и упоминаемые в фольклоре палисады, замыкавшие линию обороны. Строительство укреплений сопровождалось магическими обрядами и жертвоприношениями, в том числе и человека, — их следы нередко обнаруживаются в основании вала.

Наиболее распространенным способом взятия городищ было нападение врасплох — атакующие пытались незаметно подкрасться к входу и, пользуясь нерасторопностью защитников, ворваться в укрепление. С этого начиналась (а порой этим и заканчивалась) осада.

В другом случае, нападавшие отваживались на открытый штурм. Под прикрытием латников лучники, обстреливая неприятеля, подбирались к самым укреплениям. Пока они засыпали защитников градом стрел, тяжеловооружённые воины рубили стену, пробивая в ней брешь для решительной атаки. Противник, разумеется, предпринимал активные ответные действия — стараясь или поразить стрелой агрессора, или же придавить его бревном. Иногда осажденные делали попытки проткнуть назойливого пришельца сквозь прорубаемое отверстие, пока оно еще было слишком мало, чтобы он мог что-нибудь заметить.

Успех мог принести и ложный отход, когда осаждавшие, якобы отступив, а через какое-то время незаметно возвратившись на свои позиции, внезапно нападали на вышедших из укреплений и праздновавших победу защитников городка. Результативным этот приём был после продолжительной (по местным масштабам) осады — осаждённые, томимые голодом, после «исчезновения» противника открывали ворота. Очевидно, брали укрепления и измором, хотя это было, скорее, исключением, чем правилом.

Обороняющиеся в удобные моменты предпринимали вылазки и наносили осаждающим ощутимый урон, порой вообще вынуждая их к бегству — как повествует легенда о Салхане, герое Демьянской области, и как случилось с новгородской ратью воеводы Ядрея.

В итоге таёжному населению удалось создать многоплановую систему ведения войны, удивительно приспособленную к условиям пересеченной, заболоченной, изрезанной реками и протоками местности. Она удачно сочетала в себе тактику ведения военных действий малыми маневренными группами с созданием опорных точек долговременной обороны в виде крепостец и городков.

«Bella omnia contra omnes» (война всех против всех) в западно-сибирской тайге была исстари нормой жизни, являясь питательной средой для возникновения воинских культов и воспитания отличных воинов. Именно таежникам удалось создать целостную систему боя на ограниченном пространстве. Их боевая школа основывалась на использовании ряда уникальных приёмов, развивавших реакцию и концентрировавших внимание и внутреннюю энергетику человека до уровня, сопоставимого с тем, который был свойствен шаманским действам, из этой школы выходили замечательные следопыты, неутомимые и выносливые охотники, «чуткие ухом», «зоркие глазом» бойцы.

Однако постоянные войны несли серьезную угрозу самому существованию народа. Потери и без того немногочисленного населения таёжных княжеств, понесенные ходе непрерывных боевых стычек, оказывались невосполнимы. С вхождением Сибири в состав Российского государства насущной задачей метрополии стала беспощадная борьба с междуусобицами, грабежами, разбоями и «войной всех против всех». Результаты этой последовательной борьбы не замедлили сказаться. Постепенно исчезли таёжные дружины, а князья и богатыри принялись на вверенных им территориях развивать промыслы. Боевое оружие, воинские регалии и экипировка превратились в безобидные предметы культового поклонения. На культовых местах теперь хранились и палаши со шпагами, которыми награждала потомков местной аристократии русская администрация. Так на века запечатлелась память о боевом прошлом народа.

По-разному можно оценивать последствия вхождения Сибири в состав Российского государства. Однако стоит отметить тот несомненный факт, что именно протекторат России спас сибирские народы от неминуемого самоистребления.

«Сибирское вооружение: от каменного века до средневековья». Автор: Александр Соловьев (кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Института археологии и этнографии СОРАН); научный редактор: академик В.И. Молодин; художник: М.А. Лобырев. Новосибирск, 2003 г.